День взятия Бастилии 14 июля 1789 года традиционно считается датой начала самой первой из длинной череды французских революций Нового времени. Хотя фактически революционный процесс начался в мае — с созыва королем после 175 лет перерыва Генеральных штатов. Уже через месяц этот средневековый сословно-представительный орган объявил себя ни много ни мало Учредительным собранием, правомочным установить во Франции новый государственный строй, разработать и принять конституцию, ограничивающую народным представительством до этого ничем не ограниченную королевскую власть.
Что же произошло 14 июля?
Население Парижа силой заставило короля и его окружение признать эти решения самозваного органа народоправства. Просочившаяся информация о подготовке его разгона вызвала 12 июля вооруженное восстание в столице. Был создан революционный орган городского самоуправления — Коммуна Парижа — и сформированы дружины самообороны, получившие название Национальной гвардии. А 14 июля парижане штурмом взяли городскую крепость-тюрьму Бастилию, что опять-таки было вызвано информацией о подготовке ее артиллерии к бомбардировке мятежной столицы.
Бастилия воспринималась как важный оплот противника — верных абсолютистскому режиму войск. Не менее важно, что она воспринималась как сакральный символ абсолютистского деспотизма. Недаром вскоре после своей победы парижане разобрали Бастилию по кирпичикам, ее камнями замостили площадь, где она стояла, и поставили там табличку "Здесь танцуют". Чтобы эти мрачные камни попирались ногами веселящихся граждан. Никогда не надо забывать о роли символики в общественных процессах. Вспомните, как американские сепаратисты валили статую короля Георга. Вспомните, как москвичи валили "Железного Феликса".
14 июля по праву считается датой конца французского абсолютизма. Причем не просто конца, а его революционного свержения. Хотя не была свергнута ни королевская власть как таковая, ни конкретный король. Он просто подчинился диктату восставшего народа. Диктату улицы. Но это было только начало.
Первая французская революция по праву считается многими центральным событием Новой истории. И она не зря получила название Великой. Это самая бурная революция эпохи Нового времени. Она наиболее решительно снесла основы феодального, сословно-абсолютистского строя и наиболее последовательно провозгласила принципы нового — буржуазного — общества. Или общества модерна. Это свобода выбора жизненного пути и равенство всех перед законом. Это закон как производная от общественного договора. Это народовластие и естественное право как ограничитель, в том числе и верховной власти народа. Это приоритет прав человека.
Именно эти принципы заключены в главном лозунге Французской революции "Свобода — Равенство — Братство!". Именно они детально расписаны в "Декларации прав человека и гражданина", принятой Учредительным собранием и ставшей преамбулой первой французской Конституции. Они стали путеводной звездой для европейского общества на два столетия вперед. Именно они являются тем самым "наследием 1789 года", отрицание которого Адольф Гитлер называл сутью национал-социализма.
Вместе с тем события во Франции наиболее ярко продемонстрировали и все пределы возможностей, а также все темные стороны революции как общественного феномена. Французская революция показала, в какое безумие и в какую трагедию может завести безудержный штурм старого мира.
Пришедшие к власти на революционной волне радикальные политики уверовали в возможность построения справедливого общества с помощью насилия, уничтожая всех тех, кто сознательно или бессознательно этому мешает. Они вернулись к старому иезуитскому принципу: ради светлой цели все средства хороши. Доведя до крайности идею ничем не ограниченной власти народа, они во имя грядущей свободы попрали все нормы права и элементарной гуманности, развязали невиданный в истории террор, т.е. массовые расправы со своими действительными или мнимыми противниками.
Поначалу оправдывавшийся чрезвычайной ситуацией, террор быстро превратился в универсальное средство решения всех проблем и использовался по любому поводу. Сторонников королевской власти — роялистов — казнили за то, что они роялисты, т.е. приверженцы "старого порядка", аристократов — за то, что они аристократы, т.е. при старом порядке имели привилегии и угнетали народ, торговцев — за то, что они не хотели продавать товары по установленным революционным правительством и крайне невыгодным для них ценам. Наконец, сами революционеры начали выяснять собственные разногласия, отправляя друг друга на гильотину по обвинению в измене революции. Страну охватил настоящий психоз. Повсюду выискивали врагов, виновных во всех трудностях. Революционные суды — трибуналы — выдвигали абсурдные обвинения и не утруждали себя доказательствами. Приговоры выносились на основании революционной интуиции судей. Революционный парламент — Конвент — начавший (вопреки первоначально вдохновлявшей революцию теории разделения властей) с присвоения себе судебных функций и вынесения смертного приговора королю, вскоре превратился в бессловесное орудие захватившей власть силой группировки и покорно санкционировал аресты все новых своих членов, на которых ему указывали. В конце концов люди, раскрутившие колесо террора, потеряли над ним контроль и сами стали его жертвами.
Для многих установившие режим жестокой диктатуры и осуществлявшие политику террора французские революционеры-радикалы стали воплощением всех ужасов всех революций, жестокости и фанатизма.
Но нашлись и те, кто восхищался ими, видя в них образец революционной смелости, решительности, последовательности, беззаветного служения высоким идеалам и интересам народа.
Нашлись и те, кто оправдывал их методы, утверждая, что только так можно разрушить старый несправедливый и отживший порядок, смести препятствия на пути общественного прогресса, открыть широкую дорогу для свободного развития.
Нашлись и те, кто прямо объявлял беспощадность французских радикалов доблестью, откровенно подражал им и готов был их "доблести" повторить. И даже превзойти. Идеология и психология революционного экстремизма и революционной беспощадности тоже стала частью наследия Великой французской революции.
А ведь ничто, казалось, не предвещало такого драматического развития событий в начале революции. После короткой вспышки насилия в Париже, вылившегося в несколько стихийных народных расправ над особо ненавистными представителями власти, быстро наступило относительное успокоение. Король пошел на принципиальные уступки, и парижане его примирительные жесты приняли, посчитав конфликт исчерпанным.
В течение более чем двух лет после этого события развивались сравнительно мирно. Учредительное собрание постепенно устраняло пережитки феодализма и преобразовывало страну на новый буржуазный лад. Конечно, не все было гладко. Каждый шаг вперед давался в борьбе. Король и его придворное окружение всячески сопротивлялись реформам, тянули с утверждением принятых Учредительным собранием законов.
Их приходилось подталкивать средствами, далеко не всегда укладывавшимися в рамки формальной законности и парламентских норм. Неоднократно королевские резиденции окружали взбудораженные вооруженные толпы, иногда даже врывались в эти резиденции, чтобы вырвать у властей какое-то решение. Но все же до применения оружия не доходило и насильственных смен власти вплоть до августа 1792 г. не было.
Казалось, Франция успешно встала на путь развития парламентской монархии английского типа, а все ухабы, возникающие пока на этом пути, преодолимы и с него не собьют. И французы действительно могли похвастаться несомненными успехами на этом пути. Франция начала практически с нуля — с крайне деспотического абсолютистского режима, какого в Англии и не было никогда. И всего за два года она не только проделала путь, на который у Англии ушло несколько столетий, но и явно обогнала Англию, получив в 1791 году значительно более демократическую конституцию.
Может, не надо было так быстро? Может, революция "слетела с катушек" и "пошла вразнос" именно потому, что общество было просто не готово к такому объему свободы и демократии? Такая точка зрения существовала уже тогда. Встречаются ее сторонники и сегодня. Прошло больше двух веков, а в спорах о Французской революции мы видим столкновение все тех же мировоззренческих, идеологических установок и политических пристрастий. Суть расхождений в оценках сводится к извечному вопросу: кто виноват — народ или так называемая "элита"?
Одни считают, что всему виной темнота и злобность народа, получившего слишком много свободы и демократии сразу. Другие указывают на то, что на агрессию народ толкали тупость и эгоизм господствующего слоя, который слишком долго держал народ в нищете и невежестве, а когда дошло до революции, не захотел делиться по-хорошему.
Действительно, французское общество, придавленное свинцовой крышкой слишком долго не желавшего меняться абсолютистского режима, не могло в этих условиях приобрести политический опыт, навыки самоуправления и цивилизованного разрешения социальных конфликтов. Между тем под этой крышкой копился и не находил выхода гигантский заряд социальной ненависти, грозивший в случае взрыва смести все общественные устои, и правовые, и нравственные.
Установившееся после 14 июля хрупкое политическое равновесие открывало, однако, возможности постепенного приобщения народа к демократическим формам жизни. Это равновесие было опрокинуто действиями старой дворянской элиты, пытавшейся вернуть утраченные привилегии и не допустить новых потерь через восстановление абсолютизма.
Якобинский террор отвратителен и не имеет оправданий. Люди, его осуществлявшие, потеряли право называться людьми. Он завел революцию в тупик. Когда же мрачные фанатики светлого будущего, загонявшие народ в царство свободы гильотиной и картечью, были, наконец, свергнуты, власть захватили т.н. "новые богачи" — люди, нажившиеся на народных бедах последних лет. Наступил период безудержного и бессовестного обогащения, беззастенчивого разворовывания государства, всеобщей продажности. Республика "новых богачей" настолько погрязла в коррупции и всевозможных пороках, правящая элита вела себя настолько нагло-эгоистично, что дело не могло не закончиться тем, чем оно и закончилось, — установлением военной диктатуры генерала Бонапарте.
Многие заявки, сделанные Великой французской революцией, оказались лишь заявками. Многие политические достижения были утрачены. Франции понадобилось еще 100 лет на то, чтобы в стране утвердилась более или менее зрелая и стабильная либеральная демократия. Понадобилось еще три революции. Они не скатились в революционный террор. Возможно, потому, что они были вовремя остановлены. А может, и по другой причине. Ведь они все были уже "революциями доводки". Основная работа по расчистке почвы от феодального мусора была выполнена первой революцией.
После первой революции речи о восстановлении традиционного абсолютизма не шло вообще. Франция пережила еще два монархических режима и две плебисцитарные диктатуры, но все они хотя бы внешне обшивали себя парламентско-конституционными формами, все они апеллировали к воле народа. Вопрос о традиционном абсолютизме во Франции бесповоротно закрыла именно первая революция.
Не удалось старой дворянской элите оспорить и произошедший в первую революцию земельный передел. Франция — единственная западноевропейская страна, в которой крестьянство получило веками обрабатывавшуюся ими землю в полную собственность без выкупа. Эту землю французские маркизы Карабасы считали своей собственностью. На том основании, что их прапрапрадедушки в пятнадцатом колене — королевские бандиты и рэкетиры — отжали эту землю у мужиков угрозами и силой. И на этом основании продолжали требовать с крестьян платежи за пользование этой землей.
Современные защитники обиженных революцией маркизов Карабасов любят порассуждать о том, что проведенная якобинцами безвозмездная отмена всех феодальных платежей не способствовала буржуазной модернизации французской деревни. Ведь крестьяне получили землю "на халяву", и это не толкало их к внедрению эффективных форм ведения хозяйства. Да и вообще мелкокрестьянское хозяйство малоэффективно. Куда эффективнее крупное капиталистическое помещичье хозяйство прусского типа. Помнится, товарищи Сталин тоже с мелкокрестьянским хозяйством боролся. За более эффективное крупное.
С 90-х годов стали весьма модны концепции исторической случайности Великой французской революции. Ее полной ненужности и бесполезности. Сторонники этой концепции доказывают, что слухи о феодальных пережитках в предреволюционной Франции сильно преувеличены леволиберальными историками. А на самом деле в стране и без всякой революции успешно шел процесс буржуазной модернизации. И в сельском хозяйстве, и в политическом строе. Своим естественным чередом. И этот процесс дал бы куда большие результаты, если бы не "великие потрясения". И без страшных издержек.
Короче, как учили отцы правоконсервативной идеологии, лучше сколь угодно плохая власть, чем свержение какой угодно власти. Не надо было трогать Бастилию. Особенно активно эта мысль пропагандируется в обществе, которое свою бастилию так еще и не взяло. Не надо было, говорите? Нет, надо. И свою Бастилию мы обязательно возьмем. И разрушим.
Давайте разрушим эту тюрьму.
Здесь этих стен стоять не должно.
И стены рухнут, рухнут, рухнут…
