И сидит там Сергей Кривов, узник Болотной, как раз сегодня его день в акции "один день — одно имя". Он знает об этом, выражает всем признательность и передает приветы. Тамаре, Марии, Петру... нет, лучше просто: всем, а то всех не перечислишь.
Спрашиваем Сергея: устали вы, наверное, ждете, когда все это закончится? Он: а я никуда не тороплюсь. Наоборот не против, если дело вернут на доследование. Там вообще все перепутано, переврано. Дело по факту избиения самого Кривова полицейским выделили в отдельное производство и за пару дней прекратили. Сергей недоумевает, как так может быть. Вот два человека, допустим, дерутся. И как один бьет другого — расследуется. А как другой бьет первого — не расследуется. Прекращается.
В материалах дела Кривов читает, что на площади были две бригады скорой помощи, и к ним обратилось 53 человека. Трое из них — сотрудники полиции. 50 — граждане. Потом — экспертизы вреда, причиненного сотрудникам. Либо нет вреда, либо небольшой, типа гематом. Среднего вреда — 3 случая, вроде как все — переломы пальцев. Такая вот фигня.
Николай Кавказский хочет "домой", в Бутырку. Все обследования, вроде, сделали — так что его в "больнице" держать? Еще Николай хочет второй матрас, потому что серьезный лишний вес и болезнь спины. И вот он хочет его уже в третий раз, как ОНК приходит. Ему обещают, нам обещают, мы уходим, — никакого второго матраса нет. Сегодня опять нет.
Мы говорим: что Кавказский должен сделать, чтоб второй матрас появился? Говорят: заявление написать. Мы говорим: он уже в прошлый наш приход написал. И что? Он отдал его врачу, но та сказала, что этим занимается дежурный по корпусу, а тот сказал, что без санкции врача этот вопрос решить не может.
На этом все закончилось, врача Кавказский больше не видел. Говорим: давайте матрас! Они говорят: ой, сейчас врач только дежурный. Говорим: зовите. Приходит женщина-врач, говорит, что она — не тот врач, нам нужен другой, которого сейчас нет.
Зоя Светова спрашивает: у вас что — матрасов нет? Нет, отвечают, матрасов полно, но санкции врача нет. Мы женщине говорим: пишите санкцию. Она говорит: при болезнях позвоночника вообще надо на твердом щите спать. Я говорю: но в щите-то нет дырок, от которых на теле синяки остаются... Люда Альперн говорит: ну давайте тогда действительно щит. Щит у вас этот есть?.. Щита нет.
Тогда Зоя говорит: ну мы отсюда не уйдем тогда, пока матрас не появится. Звоните другому врачу, пусть приезжает. Будем как-то решать вопрос. Ну тогда сотрудники посовещались между собой, быстренько велели Кавказскому написать очередное заявление, быстренько на нем образовалась санкция, быстренько доставили и выдали Николаю на руки матрас. Ну, хоть одно доброе дело сделали.
Кстати, с матрасами действительно абсурд, это проблема всех СИЗО — жуткие железные кровати с дырками и ветхие тощие матрасы. Вроде, еще одному, пожилому, человеку удалось матрас выпросить. Что касается Кавказского еще — ему надо что-то делать с весом и диетой. Сокамерники его нас уговаривают уговорить его меньше есть. То ли на нервной почве, то ли еще что — но парень набрал больше двадцати кг, и сокамерники говорят: как он ест! Это не передать словами... Мда, а ведь вегетарианец.
И еще Николай говорит: пусть все выходят на Болотную 6-го мая! (Сначала казалось, что лучше пятое. Но если большинство так решило — пусть так и будет).
Пришли к Леониду Развозжаеву. Он, как обычно, встретил нас новым стихотворением, про Олимпиаду. Ну там проблемы с размерчиком опять. Потом взял журнал с интервью Лебедева. Это неправда... и это неправда... Но спросили — осуждает ли он Лебедева? Да нет... не осуждает.
И зашли к Даниилу Константинову. Тоже дикая все это история. Год и месяц уже сидит Константинов. Сегодня, второго мая, в праздник, к нему по спецразрешению приперся следователь, знакомить с материалами следствия. Константинов сказал, что отказывается с чем бы то ни было знакомиться, пока у его близких не примут лекарства, которые ему прописал врач. Следователь разочарованно ушел.
Что там в деле — Константинов готов полностью обнародовать, он говорит, что странно теперь думать, что его можно какой-то подпиской о неразглашении напугать. Говорит, что изумлен количеством прослушки, которая фигурирует в материалах дела. Телефонных разговоров, разговоров в кафе, разговоров на улице. Политических разговоров. Только совершенно не в силах понять, какое все это имеет отношение к якобы совершенному им убийству незнакомого человека.
Что касается его алиби — вечеринке на ДР мамы в ресторане, — то его ставят под сомнение по мелочам: мол, кто-то его опознал, а кто-то — не помнит, а кто-то — не видел. Ну вот на таком где-то уровне. Но он говорит, только сейчас понял, насколько серьезно его разрабатывали...
! Орфография и стилистика автора сохранены
